В.Л. Акулов. Избранные публицистические и полемические статьи.

                                           ЛЕНИН КАК ФИЛОСОФ

     О Ленине исписаны горы литературы  –  и как человеке, и как философе, и как политике. В итоге перед читателем предстает образ «самого человечного человека», глубокого мыслителя и выдающегося политического деятеля. Отдельные критические голоса  буквально тонут в  заздравном хоре. Вместе с тем этот лубок очень мало схож с личностью того, с которого он писан. Объективный, непредвзятый анализ рисует нам совершенно иную картину.

     Вначале о «самом человечном человеке». меня прежде всего поражает патологическая русофобия Ленина.  Это свое состояние  души он с предельной откровенностью выразил в беседе с Горьким: «А на Россию, батенька, мне наплевать». А  его фразеологизм -  «русский держиморда»? Замечательный русский публицист и, к сожалению, «верный ленинец» по совместительству В.С.Бушин,  пытался объяснить это случайной обмолвкой,  вырвавшейся в минуту раздражения. Что ж, такое бывает.  Известны сетования Пушкина: «Черт меня угораздил родиться в России с умом и талантом»! Другой русский классик, чуть ли не Чернышевский,  в сердцах как-то бросил: «Рабская нация, сверху до низу  – все рабы»! Да мне и самому иногда хотелось выть от безысходности и перейти на самый отборный мат, слыша, как какой-нибудь «божий одуванчик» отвечает корреспонденту телевидения: «Буду голосовать за Путина, он такой молодой, стройный и красивый».

     Все  так. Но ведь мы судим не по отдельным, случайно брошенным фразам, а по делам Ленина, по его реальной политике. А дела эти таковы, что дают  все основания сказать: это – палач русского народа,  на руках  которого кровь кронштадтских моряков, тамбовских крестьян, сотен тысяч других невинных, удушенных петлей «военного коммунизма», замученных  в застенках ЧК. Да,  революция,  как любил говорить Ленин, в белых перчатках не делается.  Но она не требует и того, чтобы страну превращали в камеру пыток. Тут уж дело не в объективной логике революции, а в субъективных качествах тех, кто эту революцию делает. В том числе и в их политической мудрости.

     Вот о ней мы и поговорим. Широко бытует мнение, что трагические страницы послереволюционной России писаны исключительно рукой Сталина,  изменившим «заветам Ильича», принеся их в жертву своей неуемной жажде власти. Тон этой кампании был задан Хрущевым, требовавшим восстановить «ленинские нормы партийной жизни». Подхвачен  Горбачевым, истошно взывавшим «возвратиться к Ленину». Сегодня эту песню распевают коммунисты, воспитанные на ленинской мифологии.  Даже либералы, полоща

    А теперь, после того, как были нанесены некоторые недостающие мазки на личностный и политический портрет Ленина,  обратимся к основной теме – Ленину как философу.

      Собственно философское его наследие весьма  небогато – книга «Материализм и эмпириокритицизм»,  написанная в 1908 году, конспекты работ Аристотеля, Гегеля и некоторых других философов, которые Ленин делал, отсиживаясь во время войны в лондонских  библиотеках и пивных, да несколько статей, которые с некоторыми  натяжками  можно назвать философскими. Однако, несмотря на эту скудость, получил чин первооткрывателя нового, «ленинского этапа в развитии марксистской философии». Об основном его произведении «Материализм и эмпириокритицизм» в «Философской энциклопедии», в частности, сказано, что  «в нем Ленин подверг глубокой критике реакционную философию эмпириокритицизма (махизма), защитил и развил дальше диалектический и  исторический материализм, материалистически обобщил все важное и существенное из того, что было приобретено наукой (прежде всего естествознанием) за период после смерти Энгельса, «Материализм и эмпириокритицизм – важнейшая веха ленинского этапа в развитии марксистской философии» (Философская энциклопедия, т.3, М., 1964, с. 358-359). Посмотрим, в какой мере этот акафист соответствует реальному содержанию работы.   

     В основе любой философской системы лежит ее основной вопрос – вопрос об отношении мышления к бытию. Каково же отношение к нему Ленина? Ленин просто констатирует его наличие и деление философов в зависимости от того или иного его решения. Откуда этот вопрос берется и почему является основным – этими вопросами Ленин не задается. «Материализм.- пишет он,-  берет природу за первичное, дух – за вторичное, на первое место ставит бытие, на второе – мышление. Идеализм поступает обратно»» (В.И.Ленин Полн. собр. соч., изд. 5-е, с.68)   Вот ведь как все просто. Взял что-то за первичное  - и вся недолга. Сам Ленин, естественно, «берет» за первичное природу, материю.  Почему «берет»  -  этим вопросом он не утруждает себя. Однако из всего содержания работы, в особенности из критики им идеализма и «фидеизма»,  можно сделать вывод, что он вообще не считает этот вопрос заслуживающим внимания в виду очевидности его решения. Ссылки на «здравый ум» любого человека, не развращенного профессорской фантазией,  -  ultima  verba  Ленина.

   Но вот ведь незадача.  Человек, будучи в здравом  уме,  если он не знает о таком физическом явлении, как дифракция, может поклясться всеми святыми, что палка, которую вы сунули в воду,  не ровная, а искривленная. Человечество, будучи «в здравом уме», веками было убеждено, что Земля плоская, что Солнце вращается вокруг Земли,  вставая утром и ложась почивать вечером. И это свое убеждение оно пронесло вплоть до конца Х1Х века. По крайней мере, именно так думал чеховский герой, наставляя житейской мудрости «ученого соседа».

    Однако уже А.С.Пушкин, нисколько не  претендуя на  лавры философа, понимал, что в такого рода вопросах  «здравый ум»  плохой советчик. И это свое понимание  он, как и положено поэту,  и выразил в стихотворной форме:

                              «Движенья нет,-  сказал мудрец брадатый.

                              Другой смолчал и стал пред ним ходить.

                              «Сильнее бы не мог он возразить, -

                              Хвалили все ответ замысловатый.

                              Но, господа, забавный случай сей

                              На память мне другой пример приводит:

                              Ведь каждый день пред нами солнце ходит,

                              Однако ж прав упрямый Галилей.

     Мне не ведомо, как обстояло дело с преподаванием русской литературы в дореволюционном Симбирске и читал ли Ленин Пушкина. Но Энгельса он  читал. А если так, то не мог не знать, что вопрос об отношении мышления к бытию Энгельс считал «великим и основным вопросом всей философии» (К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 21, с. 282).   Как же так, Энгельс называет вопрос об отношении мышления к бытию «великим и основным вопросом всей философии», а Ленин,  судя по тому, что он о нем говорит в книге, считает, что тут и вопроса-то никакого нет, что он яйца выеденного не стоит и  легко разрешается уже  на уровне здравого смысла. О чем все это свидетельствует? Увы, это свидетельствует о том, что Ленин совершенно  не понимает  сути  основного вопроса философии.  А поскольку понимание этой его сути – патент на право входа в философию, то выводы из этого прискорбного факта я предоставляю делать читателю.

     Но, может быть, я неверно понял Ленина или, что и того хуже, клевещу на него? Да нет, так же понял Ленина и Э.В.Ильенков, которого трудно заподозрить в предвзятости, поскольку вся его работа, выписку из которой я привожу, – сплошная апология Ленину.  «Что вне и независимо от нашей головы существует реальный мир чувственно воспринимаемых нами вещей, видимых, осязаемых, слышимых, связанных между собой в некоторое огромное целое (в реальный мир) – надо ли это специально доказывать,- пишет он, реабилитируя указанную  беззаботность Ленина?-  Разве любой здравомыслящий человек, будучи в трезвом состоянии, не думает именно так»? (Э.В. Ильенков. Ленинская диалектика и метафизика позитивизма. М. 1980, с.23). Как видите, Ильенков  понял Ленина точно так же, как  я, с той лишь разницей, что выражает полную солидарность с Лениным.

     Поскольку в нынешних учебниках философии ее основной вопрос трактуется в духе Ленина, т. е. просто констатируется его наличие, без малейшего указания на то, почему он является «великим и основным», а в некоторых -  вообще исключен за полной ненадобностью, приходится  внести некоторую ясность. А поскольку, как мы видели,  даже основоположник целого «этапа в развитии философии»   не понимает этого, то приходится разъяснять на пальцах.

    Итак, перед нами стол и  стул. Станете ли вы задаваться вопросом, что из них является «первичным», а что «вторичным»?  Нелепость, скажете вы? Действительно нелепость, но почему? Видимо, потому, что каждый из этих предметов  «суверенен» в своем существовании, каждый обладает уникальностью, неповторимостью, каждый имеет свое, только ему присущее содержание. И именно эта их уникальность, неповторимость позволяет нам различать их как два совершенно разных, самостоятельных объекта. Могу ли я сделать отсюда вывод, что реальным бытием обладает лишь то, что уникально и неповторимо, что обладает своим собственным содержанием? Такой вывод неизбежен. Подтверждается он и тем, что в мире вы не обнаружите  двух объектов, которые были бы абсолютно тождественны. 

     А теперь другое.  Есть стол и  есть «стол» в моей голове. Это два стола или один стол?  Двумя они быть не  могут,  поскольку имеют одно и то же содержание – и тут стол, и там стол. Что же у нас получается? А получается  парадоксальная ситуация:  мы имеем два объекта, имеющих одно и то же содержание. Но этого не может быть, поскольку, как мы выяснили,  реальным бытием обладает лишь то, чему свойственно свое, только ему присущее содержание. Какой же вывод отсюда следует? Вывод напрашивается  сам собой:  какой-то из этих столов существует, а какой-то не существует.  Иначе говоря, мир предстает перед нами в его дуалистической раздвоенности:  как мир «вне меня» и «мир во мне». Причем это не два мира, а один и тот же мир, лишь данный нам в двух ипостасях. Это и порождает  вопрос: какой из этих миров является «первичным», определяющим, а какой «вторичным», производным? Какой из них существует реально, а какой…  Вот это и нужно  понять и объяснить – что это за «второй мир» и откуда он берется.

     Допустим, скажете вы, что такая проблема действительно существует. Но ведь она легко разрешается, Разве любой  здравомыслящий человек, говоря словами  Ильенкова,  будучи  в трезвом состоянии,  может усомниться в том, что «вне и независимо от нашей головы существует реальный мир чувственно воспринимаемых нами вещей»? Да мало ли в чем не может усомниться «здравомыслящий человек». «Здравомыслящие люди» Средневековья не сомневались в существовании ведьм, отправляя их сотнями на костер. Медицинская практика знает случаи, когда женщина, придя на прием, уверяет, что готовится стать матерью. И действительно – все внешние признаки налицо. Однако исследование показывает, что    ее «плод»  -  плод фантазии, а не зачатия. Попробуйте читать на сон грядущий медицинскую энциклопедию. Уверяю,  из поликлиники вылезать не будете.

     Английский философ Дж. Беркли никогда не был пациентом психиатрической больницы. В пристрастии к спиртному тоже не был замечен. Но вот, что он пишет: «Все согласятся с тем, что ни наши мысли, ни страсти, ни идеи, образуемые воображением, не существуют вне нашей души. И вот для меня не менее очевидно, что различные ощущения или идеи, как бы смешаны или соединены они ни были между собой (т.е. какие бы предметы ни образовали), не могут существовать иначе, как в духе, который их воспринимает… Ибо что же  такое вышеупомянутые объекты, как не вещи которые мы воспринимаем посредством чувств? И что же мы воспринимаем, как не свои собственные идеи или ощущения» (Дж. Беркли. Соч., М., 1978,  с.172).

      Увы, Беркли прав, мы действительно мыслим не вещами, не столами и стульями, а понятиями и представлениями. Все, что мы знаем о мире, мы знаем в формах нашего  сознания, и мир этого сознания составляет для нас  ту единственную реальность, в существовании которой невозможно усомниться. Cogito – ergo sum  (мыслю – значит существую), говорил Декарт.  Как, каким образом совершить «трансцензус» (прыжок) из этого мира субъективности в реальный мир? Да и существует ли он, этот реальный мир, отличный от мира моего сознания –  вот вопрос, над которым веками бьется философская мысль и который Ленин походя разрешил с помощью «здравого ума» и «трезвого состояния».

     Ленин, конечно, материалист, но его материализм – это  материализм, который принято называть  «наивным материализмом», т.е. материализмом, покоящимся не на серьезной теоретической аргументации, а на «здравом смысле». В русле этого наивного материализма он дает и свое определение материи, которое, будучи канонизировано еще в советские времена, продолжает кочевать из одного учебника в другой. Я воспроизведу это определение. Итак, «Материя есть философская категория для обозначения объективной реальности, которая дана человеку в ощущениях его, которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них» (В.Л.Ленин. Полн. собр.. соч. т.18. с.149).   Не стану привередничать, указывая на то, что категории - это понятия, которые не «обозначают», обозначают слова (термины).  Не стану ставить неудобного вопроса, почему только  в ощущениях отражается «объективная реальность», а не  во всех формах познания. Тут важно другое:  свидетельством «объективности» материи является  для Ленина то, что она «дана человеку в его ощущениях». Однако данность материи в ощущениях  так же не может служить доказательством «объективности» материи, как наличие идеи Бога в нашем сознании не может служить доказательством Его бытия. Не знаю,  был ли знаком Ленин с «Суммой теологии» Фомы Аквинского, но  в своем определении материи  он просто воспроизводит логику онтологического доказательства бытия Бога этого средневекового отца церкви.

     То, что «данность материи в ощущениях» не может служить аргументом, доказывающим «первичность» материи, ее независимости от ощущений – это хорошо понимали  уже французские материалисты, которым и следует   Ленин в своем определении материи.  Например,  Д.Дидро, изложив позицию Дж Беркли, удрученно признает: «И эту систему, к стыду человеческого рода, к стыду философии, труднее всего опровергнуть, хотя она всех абсурднее» (Д.Дидро. Собр соч. т.2, М.-Л., 1935, с.78).

     Гносеологизировав основной  вопрос философии и абсолютизировав эту гносеологизацию, Ленин фактически нарушает центральный принцип материализма, принцип материалистического монизма. Мир предстает у него в виде двух реальностей – материи и сознания, а задача философии сводится к тому, какую реальность взять за «первичное, а какую за «вторичное».  Аргументируя  эту свою позицию, Ленин пишет: «…Нельзя дать иного определения двух последних понятий гносеологии,  кроме как указания на то (Что за бердычевский  язык? – В.А.), которое из них берется за первичное» (там же). И продолжает: «Что значит дать определение? Это значит, прежде всего, подвести данное понятие под другое, более широкое… Спрашивается, теперь, есть ли более широкие понятия, с которыми могла бы оперировать теория познания, чем понятия: бытие и мышление, материя и ощущение, физическое и психическое? Нет. Это  –  самые широкие, предельно широкие понятия…» (там же).

     Во-первых, определение через род и видовое отличие не является единственным видом определения – Ленин плохо читал Челпанова, по учебнику которого,  надо полагать,  изучал логику.  Во-вторых, в формально-логическом смысле любое философское понятие носит предельно широкий характер, и понятия «бытие» и «мышление» перед ними никаких преимуществ   тут не имеют. Ленин  не понимает, что есть экстенсивно общее и есть интенсивно общее. Будучи  равноценными  экстенсивно, т.е. по объему, философские понятия отнюдь не равноценны интенсивно, т. е. по своему содержанию.  И поскольку он этого не понимает, понятию  «субстанция», аккумулирующему в все другие философские категории и устраняющим дуализм материи  и сознания,  не находится места в его работе. Более того,  он считает, что понятие субстанции  -  измыщление  праздного профессорского ума. В итоге «объективные реальности» плодятся у него, как тараканы: движение – «объективная реальность», поскольку  «отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них», пространство – «объективная реальность», время – «объективная реальность» и  т.д. и  т.п.

       Что касается теории познания (гносеологии), то Ленин просто воспроизводит  взгляды  французских материалистов ХУШ века. Плохого в этом ничего не было бы, если бы  они давали адекватную картину диалектики процесса познания. Однако  в том-то и дело, что они существенно искажает ее. Но здесь, видимо, требуются пояснения.

     Со времен Средневековья в гносеологии сформировалось два направления, получивших название сенсуализм и рационализм.  Критерием их различения является то, чему они отдают приоритет – чувству или разуму. Я не могу  останавливаться на всех перипетиях их взаимоотношений. Отмечу лишь, что и то, и другое направление обнаружило свою теоретическую несостоятельность, поскольку ни одно из них не может быть проведено последовательно.   Дело  и попытались исправить французские материалисты ХУЩ века. Суть их решения  можно представить так. К чему-де этот бессмысленный спор – кому какой чин пожаловать - мамы всякие нужны, мамы всякие важны. И чувство, и разум равно необходимы, каждый выполняет свою роль в целостном акте познавательного процесса.  Задача чувства состоит в том, чтобы связать человека с реальным миром, дать об этом мире необходимую информацию.  На этом его функции заканчиваются. Никакого участия в обработке этого информационного материала сами чувства не принимают. Это – дело разума. Именно он и выполняет всю познавательную работу – анализирует, синтезирует, обобщает и т.д. и т.п. Как скажет позднее Кант,  чувства без разума – слепы, разум без чувства – пуст.

     Отсюда следовало, что человеческое познание имеет две ступени – низшую, представленную чувственностью, и высшую, представленную рациональностью. Начинаясь с чувственной ступени, познание далее переходит на рациональную. В своей чувственности человек ничем не отличается от животных. Его преимущество – в той надбавке, которую он получает в разуме.  Вот эту формулу французских материалистов и воспроизводит Ленин. «От живого созерцания к абстрактному мышлению и от него к практике – таков,- пишет он,-  диалектический путь познания истины…» (там же, т.29. с.352).

     Никакой диалектики тут нет, она здесь и не ночевала. Процесс познания – не линейный,  а противоречивый процесс, в котором чувственное и рациональное выступают не следующими друг за другом ступенями, а противоречивыми его сторонами. И эта диалектика процесса познания детерминирована диалектичностью (противоречивостью) самого мира, являющего собой тождество единичного и общего. То есть мышление  человека производно от реального мира не только по своему содержанию, но и по своей форме.

     Я не могу, естественно, превращать статью в лекцию по гносеологии материализма. Отмечу лишь, что несостоятельность формулы, предложенной французскими материалистами (и воспроизведенной Лениным), понимал уже Л.Фейербах. В частности, полемизируя с утверждением, что в своей чувственности человек ничем не отличается от животных, Фейербах пишет: »…Если человек не отличается от скота в ощущении, то он не отличается от скота и в мышлении. К скотскому телу идет только скотская голова» (Ф.Фейербах. Избр. филос.  произв,, т.1 М., 1955,  с.231).

     Никакой диалектики нет и в ленинской трактовке истины.  Его позиция здесь такова: «…Человеческое мышление по природе своей способно давать и дает абсолютную истину, которая складывается из суммы относительных истин. Каждая ступень в развитии наук прибавляет новые зерна в эту сумму относительных истин, но пределы истины каждого научного положения относительны, будучи то раздвигаемы, то сужаемы дальнейшим развитием знания» (В.И.Лени Полн.  собр. соч., т.18, с.137).  И далее: «Материалистическая диалектика… признает относительность всех наших знаний не в смысле отрицания объективной истины, а в смысле исторической условности пределов приближения наших знаний к этой истине» (там же, с.139).

     Мы имеем, таким образом, следующую картину. Абсолютная истина существует, но существует лишь как «частичка», «зерно» в каждой  относительной истине. Поэтому абсолютную истину мы получаем путем складывания относительных истин. А поскольку пределы наших знаний исторически всегда ограничены, то и абсолютная истина, будучи в принципе вполне достижимой, в действительности всегда остается для нас недосягаемым идеалом. Если бы дело с истинностью знания обстояло так,  как представляет Ленин, никакая практическая деятельность человека была бы невозможна.  Ибо продуктивно человек может действовать только на основе объективно-истинного знания. Представьте себе хирурга, который взялся бы оперировать больного, имея «относительное», «приблизительное»  знание о строении человеческого организма. Встал бы его пациент с операционного стола? Или инженера, взявшегося конструировать машину, имея «относительное», «приблизительное» знание законов механики. Сдвинулась бы его машина с места?

     Вы скажете: но ведь это факт, что ни о каком предмете, ни о каком явлении мы не имеем исчерпывающего знания. Это так. Но зачем же смешивать разные вещи – полноту знания и абсолютную истинность знания?  Разве это одно и то же? Полнота характеризует знание с количественной стороны, абсолютная истинность – с качественной. У Ленина речь идет о качественной стороне знания, об абсолютно-истинном знании,  о знании,  которое никогда не будет опровергнуто последующим познанием. И именно такое знание Ленин считает достижимым лишь в бесконечной познавательной  перспективе. В чем гносеологическая ущербность ленинского решения? Она заключается в том, что абсолютное и относительное рассматриваются Лениным не как противоречивые стороны истины, а как две истины, одна из которых (абсолютная) заключена в другой (относительной) в качестве ее «частички».

      Естественно, что никакой диалектики, при всех заверениях Ленина, тут нет, есть невообразимая эклектика.  Еще Кант предупреждал, что дело познания нужно начинать с различения.  Диалектика и начинает с этой рекомендации Канта, четко разграничивая истину и заблуждение. Истина и заблуждение взаимоисключаемы: то, что есть истина, не может содержать в себе и грана заблуждения; то, что есть заблуждение, не должно содержать в себе и грана истинности. Это – исходная посылка диалектики, полностью удовлетворяющая требованиям традиционной (формальной) логики. Однако традиционная логика, различив истину и заблуждение, на этом и останавливается. Диалектическая логика идет дальше. Она ставит вопрос:  являются ли истина и заблуждение чем-то рядоположенным или между ними существует какая-то связь? И тут выясняется, что такая связь не только существует,  но что они друг без друга просто не существуют, представляя собой лишь «иное друг друга»: нет истины вне заблуждения и нет заблуждения вне истины. Отношения между истиной и заблуждением  носит, таким образом,  противоречивый характер. Противоречие это и разрешается в диалектике относительного и абсолютного.

     Любая истина относительна. И эта ее относительность выражается в том, что она является истиной не «вообще»,  безотносительно к чему бы то ни было, а только в  строго определенной системе отношений. Как только мы выйдем за рамки этих отношений, она тут же превращается в свою противоположность – в заблуждение. В рамках данной системы отношений ее истинность носит абсолютный характер, т. е. исключает всякое заблуждение. И точно также, будучи выведена за рамки этих отношений,  она превращается в абсолютное заблуждение, т. е. исключает какую бы то ни было истинность.

     Поясню примером. Я говорю: сумма углов треугольника равна  180 градусам. Истина это или заблуждение? Это -  истина, и истина абсолютная.  Лобачевский имел случай в этом убедиться. Он потому и назвал свою геометрию «воображаемой», что она не соответствовала тем пространственным отношениям, которые существуют на нашей грешной земле. Однако,  как только мы выйдем за пределы нашего плоскостного (эвклидова) пространства, тут же оказывается, что сумма углов треугольника равна вовсе не  180 градусам, а больше или меньше, в зависимости от того, на каком пространстве мы станем   измерять – на выгнутом  (Лобачевского) или  вогнутом (Римана). То есть, будучи абсолютной истиной в системе геометрии Евклида, она является  абсолютным заблуждением в геометрии Лобачевского и Римана.

     Истина - одна. Нет истин «объективных», «субъективных», «относительных», «абсолютных»  -   и  Бог весть какие еще родит метафизически мыслящая голова. Но она, эта единая истина,  противоречива. Для того, чтобы   понять ее в этой  ее противоречивости, мы вынуждены вводить целый ряд понятий, которые с разных сторон и характеризуют истину.

     В заключение – о ленинском вкладе в осмысление последних достижений естествознания.  Всю полемическую часть ленинских изысков я оставляю в стороне. Остановлюсь на одном положении Ленина,  которое, по мнению если не всех, то большинства наших философов (и, как ни странно,  физиков), является важным взносом в современную естественную науку. Речь идет о   положении, согласно которому  «электрон так же неисчерпаем, как атом».

     Признаюсь, никак не возьму в толк, что тут гениального. Если атом «делим», то много ли ума требуется, чтобы предположить, что  «электрон так же неисчерпаем,  как  атом»?   Однако в том-то и дело, что физика доказала вовсе не «делимость» атома,  а  его внутреннюю противоречивость. Это – разные вещи. Делимость предполагает наличие самостоятельных, а потому лишь внешним образом связанных «частиц». Противоречивость, напротив, означает, что эти «частицы» – не «элементы»,  не самостоятельные реальности, а противоречивые стороны единой реальности.  Такими противоречивыми сторонами атома,  по-видимому,  и являются электрон и позитрон, которые различаются между собой, как известно, только знаками. Дробимость материи до бесконечности, на чем настаивает Ленин от имени материалистической диалектики, на самом деле ничего общего  с материалистической диалектикой не имеет. И тем не менее, видимо, вдохновившись этой ленинской идеей, физики  начали бомбардировать атом, «откалывая» от него все новые и новые «элементарные частицы». Хотя все эти так называемые элементарные частицы, скорее всего, лишь стороны (или свойства?)  атома, проявляющиеся в процессе разного рода взаимодействий, которые физики, субстанциализируя, превращают в отдельные, самостоятельные частицы. Но это предмет особого разговора.