| Главная » Статьи » 2012 год |
НАУКА И РЕЛИГИЯ (Ответ доктору богословия
профессору А. Кураеву)
«Завещаем же вам, братия, именем Господа нашего Иисуса Христа удаляться от
всякого
брата, поступающего бесчинно и не по преданию,
которое приняли от нас» (2 Фесс. 3: 6).
Страсти вокруг статьи первого заместителя
главы Администрации Президента РБ академика А.Рубинова «Наука и общество» («СБ»,
12. 12. Сегодня, видимо, никто, кроме разве что окончательно забронзовевших в
своей верности (или, лучше бы сказать, догматизме) адептов «единственно верного учения», не станет прибегать к таким характеристикам
религии, как «опиум для народа», «вздох
угнетенной твари» и т.д. и т.п., на
которые так горазды были основоположники марксизма – эти, по меткому и язвительному замечанию Г.Гейне,
«обожествившие себя безбожники». Наука,
искусство, религия – это те три способа,
с помощью которых человек духовно осваивает
мир. И способы эти не сменяют один
другого в ходе развития человеческой цивилизации, как
склонен был думать Гегель, а находятся в
органическом единстве, взаимодополняя
друг друга. Любые попытки как-то
«конвергировать» их или сеять рознь между ними могут иметь временный успех, но
совершенно безнадежны в исторической перспективе. Религия, таким образом, является неотъемлемым
и очень важным компонентом духовной культуры.
Так всегда было, так будет и
впредь, пока существует человечество. В этих пределах я всецело разделяю пафос статьи
А.Кураева. Однако в своем похвальном
стремлении отстоять права религии уважаемый доктор богословия допускает перехлесты, которые вынуждают меня из его союзника
становиться оппонентом. Не стану
говорить о таких курьезах, будто, обсуждая
вопрос, сколько ангелов может уместиться на кончике иголки, средневековые схоласты
решали проблему соотношения нуля и бесконечно малых величин. Думаю, это
утверждение богослова А. Кураева доставило немало веселых минут физику
А.Рубинову. Хуже то, что в полемическом задоре уважаемый доктор богословия не только отрицает общеизвестные и общепризнанные истины
христианства, но и впадает в самую что ни на есть откровенную ересь. Увы, из песни, как говорится, слов не выкинешь. Например, А.Кураев
утверждает, что «нигилизм – это
урезание богатства и многообразия человеческого бытия ради одного измерения»
При этом бывает, по мнению ученого богослова, и «нигилизм религиозно-аскетический. Мол, то,
что не прописано и не предписано в нашем священном уставе, не должно иметь
права на существование». Спрашивается, как
можно вот так, огульно, нарушая элементарных законы элементарной
логики, обобщать? Ведь нигилизм
нигилизму – рознь. К примеру, я нигилистически отношусь к проституции,
наркомании, однополым бракам и иным «общечеловеческим ценностям», миссионерами
которых выступают наши гомофильные поборники «прав человека». Значит ли это,
что я преступно «урезаю богатство и
многообразие человеческого бытия ради одного измерения»? Что во имя этого «многообразия и богатства человеческого
бытия» можно и должно позволить
превратить мир в Содом и Гоммору? И не есть ли этот мой гражданско-правовой нигилизм
одновременно и нигилизмом «религиозно-аскетическим», поскольку в моем,
православного человека, «священном
уставе», именуемом Святым Писанием, все
это «не прописано и не предписано»? Но
это a propos. Есть
вещи посерьезнее. Любому христианину известно, что Церковь Христова (а мы в данном случае говорим
только о ней) зиждется на догматах, т.е. на истинах Богоданных, а потому непререкаемых и неизменных. Сущностным же
признаком догмата является наличие его в
Святом Писании и Святом Предании. То, что не содержится в Святом Писании, не
может быть догматом. Православное догматическое богословие в этой связи особо подчеркивает, что
«ни умножать, ни сокращать их в числе, ни изменять и превращать каким бы
то ни было образом никто не имеет права: сколько их открыто Богом в начале,
столько и должно оставаться их на все времена, пока будет существовать
христианство» (Митрополит Московский и Коломенский Макарий.
Православно-догматическое богословие, т.1. Изд. 4-е, Киев, 2006, с.13). Все это
доктор богословия профессор А.Кураев, надо полагать, знает. Но тогда возникает
законный вопрос: как прикажете понимать
его ерничанье относительно неприятия верующим человеком всего того, «что не
прописано и не предписано в нашем священном уставе», квалификацию этого
неприятия как «религиозно-аскетический нигилизм»? Мне, разумеется, хорошо известно, что в
Церкви Христовой явилось с некоторых пор немалое число новаторов, которые
желали бы скорректировать христианское вероучение в соответствии с «духом
времени». Подправить, так сказать, самого Господа Бога. Не хотелось бы думать, что уважаемый
доктор богословия относится к числу этих прогрессистов и радикалов. Говоря об отличии религиозного сознания от
научного, А.Рубинов пишет, что «религия – это догматическое учение, основанное
на вере», в то время как наука опирается на разум. А. Кураев решительно не согласен с этим.
«Точно ли в культуре, - задается он вопросом, - есть четкая линия размежевания
науки и религии? Ведь в жизни
христианской церкви есть теология. Тео- логия – это модус присутствия логики в
мире религии. В университетах Европы до сих пор есть факультеты богословия.
Могу уверить г-на А.Рубинова, что на ученых советах Московской Духовной
Академии соискателям категорически не рекомендовано вводить в систему своей
аргументации доводы типа «мне было откровение», «голос мне сказал», «я сердцем
пережил» или «старец мне передал». Методы работы современной теологии – это
обычные методы работы гуманитарных наук. В конце концов – это искусство
понимания одним человеком другого человека, то есть установление смысла текста.
Причем зарождались многие из этих методов именно в богословских дискуссиях...» Право же, я в затруднении: что делать с этой интеллектуальной икебаной, с
этим интеллектуальным коктейлем? Или мой
оппонент не понимает, о чем говорит А.Рубинов, или наводит тень на совершенно ясный
день. Причем тут «искусство понимания одним человеком другого человека»? Причем
тут «установление смысла текста»? Разве А.Рубинов о том речь ведет? Да, если
иметь в виду богословие, то оно действительно есть «установление смысла
текста». Прав А. Кураев и в том, что методология исследования текста
зарождалась и формировалась в ходе богословских дискуссий. Он мог бы при
желании взять себе в союзники и современную герменевтику, претендующую на
статус философского течения, которая корнями своими уходит именно в богословие.
Все дело в том, однако, что современная герменевтика так же не является
философией, как «установление смысла текста» еще не есть, строго говоря,
познавательный процесс. Категории
«познание» и «понимание
(интерпретация» - это хотя и близкие, но все же принципиально разные категории. Существует ли «четкая линия размежевания науки и религии»?
Разумеется, существует. Это следует хотя
бы из того, что не могут быть двух понятий, которые содержали бы одни и те же
существенные признаки. В противном
случае это были бы не два понятия, а одно понятие. Странно, что А.Кураев, так
любящий уличать А.Рубинова в алогичности, не заметил этой самоочевидности.
Наука и религия качественно различаются
прежде всего своим объектом. Объектом
(предметом) науки является мир, в котором живет человек и частью которого он
является. Причем мир этот наука берет просто как эмпирический
факт. Существует ли какой-то иной мир, отличный от того, который является
объектом ее познания, - такого вопроса для науки просто не существует, а
гипотез, как заметил еще Ньютон, она не измышляет. В отличие от науки, объектом
(предметом) религии является Бог. Мир, в котором живет человек, и сам человек
как часть этого мира, с позиций религиозного мировоззрения, суть творения Бога. А потому этот тварный
мир, интересует религию не сам по себе, а только в его отношении к Богу. Наука
исходит из той предпосылки, что материальный мир подчинен объективным, т.е.
имманентно ему присущим, законам, отменить
и заменить которые никому не дано. Религия
не отрицает закономерности материального
(тварного) мира. И в этом А.Кураев прав.
Но он умалчивает, что религия ставит эту
закономерность в зависимость от Божиего
Промысла. А это значит что она, эта закономерность, по Божиему же Промыслу
может быть и нарушена. Феномен чуда и есть акт такого нарушения. Если наука
одержима гносеологическим оптимизмом, т.е. принимает как данность безграничные возможности человеческого
разума, то религия, напротив, как
данность принимает то, что Бог и Промысел
Божий недоступны человеческому разумению. Все это азбучные истины, поэтому
остается только разводить руками, почему А.Кураев их оспаривает. Трудно отрешиться
от мысли, что в основе всей его аргументации
лежит расчет на некомпетентность широкого читателя в вопросах
богословия. Если это так, то услуга, которую он оказывает православию, - медвежья услуга. Прав ли А.Рубинов, говоря о том, что, в
отличие от науки, которая основана на разуме, религия основана на вере?
Безусловно, прав. А.Кураев апеллирует к слову «теология», которое, по его
мнению, уже свидетельствует о «присутствии логики в мире религии». Однако это
один из тех этимологических фокусов, до которых
так охочи герменевтики. Я не знаю, заканчивал ли А.Кураев Духовную
Академию и сохранился ли в ней курс древнегреческого языка. Но в любом случае
он обязан знать, что слово «логос» имело в древнегреческом языке несколько
значений: дух, мысль, слово, закон,
учение. И эта полисемия, кстати сказать,
нашла отражение в Святом Писании. Вспомним хотя бы евангелиста Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у
Бога, и Слово было Бог» (Ин. 1, 1). Термин
«теология» в том значении, в котором употребляет его А.Кураев, католического
происхождения и восходит к Томе Аквинату, полагавшему, что библейские истины
могут быть выражены на языке аристотилевской силлогистики. Кроме конфуза, из
этой затеи ученого теолога ничего не вышло. В
православии всегда использовался другой, более точный термин – богословие. Ибо
богословие - это не учение о Боге
и, тем более, не наука о Боге. Это именно Бого-словие, т.е. изложение слова Божьего. Догматическое
богословие, составляющее сердцевину богословия, как раз и имеет своей задачей
полное и систематическое изложение христианских догматов, т.е. тех истин,
которые открыты Богом человеку в целях его спасения. При этом Православная
Церковь, в отличие от католической, не знает деления догматов на библейские,
т.е. те, которые содержаться в Библии, и церковные, которые не содержатся в
Библии, но проповедуются Церковью.
Православное догматическое богословие с величайшей точностью излагает
лишь те догматы, которые содержатся в Откровении. Единственное, что она может себе позволить,
– разъяснять их. И это
естественно, ибо органически вытекает из христианского Символа Веры, который
начинается и кончается словом «верую». Согласно христианскому вероучению, что
есть Бог в сущности своей, «того не может знать ни одна тварь не только
видимая, но и невидимая, т.е. ни сами Ангелы» (Кирилл Иерусалимский). А если
так, то кому не ясно, что никакой теологии, т.е. науки о Боге, нет и быть не может? А.Кураев уверяет
А.Рубинова, что «на ученых советах Московской Духовной Академии соискателям
категорически не рекомендовано вводить в систему своей аргументации доводы типа
«мне было откровение», «голос мне сказал», «я сердцем пережил» или «старец мне
сказал». Но зачем же утрировать? Ответ очевиден: чтобы протащить контрабандно
ту мысль, что «методы работы современной теологии (Вынужден еще раз повторить:
нет в православной традиции слова «теология», есть слово «богословие») – это
обычные методы работы гуманитарных наук». Но это же заведомая неправда. Берем уже цитированное мной «Православно-догматическое богословие»
митрополита Макария - капитальнейший
труд, на котором воспитывалось не одно поколение духовенства. Открываем наугад
параграф 54, повествующий о сотворении мира Богом. Читаем: «Бог есть Творец
видимых и невидимых тварей» (с.354). И далее следует: «и вот непререкаемые о
том свидетельства мужей Богодухновенных». Идет перечисление пророков,
апостолов, даются ссылки на Святое Писание. Никаких иных аргументов не
приводится. И А.Кураев хочет уверить А.Рубинова, а заодно и широкую общественность, что это и
есть «обычные методы работы гуманитарных наук»? Полно, уважаемый доктор
богословия, научная методология, в том
числе и гуманитарная, требует логического обоснования выдвигаемых тезисов, а не
ссылок на свидетельства авторитетов и «установления смысла текста». Какая методология лучше – научная или
религиозная? Нелепо ставить так вопрос. Для А.Кураева отсутствие системы
доказательств, основанной на правилах логического вывода, есть свидетельство
ущербности. Но откуда и из чего это следует? В искусстве, например, тоже нет
системы логических доказательств. Используемые искусством художественный метод
и язык образов радикально отличны от метода и языка науки, Но, кажется, еще
никому не пришло в голову ставить искусству это в вину. Спор «физиков» и
«лириков» был спровоцирован дилетантами
от науки и графоманами от искусства. А.Рубинова можно понять. Как ученый-физик
он всю жизнь проработал в парадигме научной методологии и не представляет себе, что может быть какая-то
иная. Но А.Кураеву следовало бы это знать. И вместо того, чтобы пускаться в
бесплодные препирательства, нужно было просто указать на тот самоочевидный, а
потому и доступный для понимания сути дела факт, что расстояния не измеряют тоннами
и фунтами, а вес – километрами и футами. Но точно также и к религии нельзя
подходить с мерками науки, а к науке – с мерками религии. Но, по-видимому,
А.Кураев и сам не понимает, что метод – это не набор отмычек. годных для любого
случая. что он органически вытекает из
содержания «текста» и им, этим содержанием, определяется. У меня есть очень веские основания думать,
что А.Кураев воспитан не в традициях православного богословия, а в традициях
католической теологии. Во всяком случае, именно об этом свидетельствует весь
стиль его мышления. Например, он
говорит: «В.И.Ленин определяет материю как «объективную реальность, существующую
вне и независимо от нашего сознания и данную нам в ощущениях»… Но ведь под это
ленинское определение подходит и Бог. Философское определение Бога как causa sui, «причины самого себя», предполагает как раз
его существование «вне и независимо от нашего
сознания»… И как раз любая серьезная религия настаивает на том, чтобы
проповедуемый ею Бог перестал бы быть предметом веры, а стал бы реальностью,
данной в ощущениях. Так что, кроме повседневного опыта, у мистика есть и иной
опыт. И он считает этот свой опыт пришедшим от «объективной реальности,
существующей вне и независимо от его сознания и данной ему в ощущениях». . Философ-профессионал мог бы предъявить к
ленинскому определению материи целый ряд очень серьезных претензий. И прежде
всего ту, что оно нарушает исходный принцип материализма, принцип монизма. Но
вот чего никак нельзя поставить ему в
недостаток, так это то, что под него подпадает и Бог. Быть данной нам в
ощущениях – это прерогатива материи и только одной материи. Судя по всему,
А.Кураев мыслит Бога по образу и подобию созданного Им материального мира. То
есть наш доктор богословия впадает в ту же ошибку (или ересь?), что и саддукеи,
вопрошавшие Христа: чьей женой будет после воскресения женщина, последовательно
побывавшая замужем за семью братьями? Бедолагам невдомек было, что там, где
будут пребывать люди после воскресения, «ни женятся, ни замуж не выходят». Согласно православному вероучению,
«совершенно нет никакого сравнения между Творцом и тварью». А раз так, то
непозволительно наделять Бога (как это сделал Тома Аквинат) атрибутами материи.
Бог есть Абсолютное и как Абсолютное Он безотносителен к чему бы то ни было, в
том числе и к таким атрибутивным свойствам материи, как пространство, время, движение, благодаря которым и только благодаря которым материя
и существует, и «дана нам в ощущении» Наделить Бога пространством, означало бы
определить длину, ширину и высоту Бога, наделить временем – исчислить длительность
Его бытия в часах, годах, веках и тысячелетиях, наделить движением – определить
Его крейсерскую скорость. Прости, Господи, за это невольное богохульство. Поскольку пребывание в философской
аспирантуре, как очевидно, не оставило сколько-нибудь заметного следа в
«интеллектуальном опыте» А.Кураева, я вынужден предельно популярно пояснить
суть дела. Итак, вспомним «школьные годы чудесные». Вспомним, как отвечали на
вопрос учителя, что такое ну хотя бы металл? Думаю, приблизительно так: металл
– это вещество, обладающее ковкостью, плавкостью, электропроводностью,
теплопроводностью… А по существу ли вопроса был наш ответ? Ведь нас спрашивали не о том, какими свойствами
обладает металл. Нас спрашивали о другом: что такое металл? Однако в том-то и
дело, что нет иного способа сказать, что представляет собой та или иная вещь,
как указав на ее свойства. Но почему так? Да именно потому, что нет вещи и ее свойств, есть существующая вещь В системе отношений вещи и ее свойств вещь являет
собой то, что существует, свойства –
как это нечто существует.. Если
выразить это отношение на философском языке, то мы получим: вещь есть сущее, свойства – способ
бытия сущего, а следовательно, и способ, каким оно, сущее, нам дано. Но
точно также и материя дана нам только
через свои атрибуты, которые являются способом ее бытия. А так как Бог безотносителен к пространству, времени,
движению, он, не обладая материальным, вещным бытием, никак не может быть дан нам в
ощущении. И когда Ему потребовалось явиться людям, он принял ипостась Сына Человеческого, наделенного всеми мирскими
атрибутами. Теперь относительно спинозовского substantia est causa sui (субстанция есть причина самой себя). Никакого
отношения к содержанию ленинского определения материи оно не имеет и несет
совершенно иную теоретическую нагрузку.
Здесь я вновь вынужден пуститься в пояснения. Философия, поскольку она
претендует на статус науки, должна неукоснительно следовать требованиям научного кодекса. Но в одном
существенном пункте философия принципиально отлична от (частной) науки: она не
может брать мир просто как эмпирическую данность, не ставя вопроса о природе
этого мира, его самодостаточности или производности. Вот эта центральная для
философии проблема и фокусируется в категории «субстанция». Со времен
Аристотеля под субстанцией понимается то, что не зависит в своем существовании
от существования чего-либо другого, но все другое зависит от существования субстанции.
Иначе говоря, субстанция – это то, что обладает самодостаточностью для своего
существования. Проблема же самодостаточности, как это совершенно очевидно,
ближайшим образом упирается в проблему детерминизма, причинной обусловленности:
то, что причинно обусловлено, не может быть самодостаточным, т.е. не может быть
субстанцией. И здесь философия столкнулась с, казалось бы, неразрешимой трудностью. И вот почему.
Традиционно причинно-следственная связь
мыслилась (и мыслится сплошь и рядом поныне) следующим образом. Есть вещь,
которая воздействует на другую вещь и вызывает в ней изменения. Вещь,
вызывающая изменения в другой вещи, есть причина. Изменения, вызванные
действием причины, есть следствие. Отсюда следует, что причина лежит вне своего
следствия и по времени предшествует следствию. Будучи причиной своего
следствия, причина , в свою очередь, есть следствие, имеющее свою причину.
Однако, следуя этой логике, мы в итоге сталкиваемся с проблемой causa finalis,
проблемой конечной причины. Если причина
лежит вне своего следствия и по времени предшествует следствию, то и причина
природы должна лежать вне природы и по времени предшествовать природе. С этой
проблемой и столкнулся Спиноза. И Спиноза находит поистине гениальное решение: substantia est causa sui,
говорит он. В чем гениальность спинозовского решения? Она состоит в том, что
причинно-следственная связь предстает у Спинозы не как внешнее соотношение
одного (причины) и другого (следствие), а как внутреннее самоотношение, как
форма противоречия, в которой причина и следствие являются взаимосвязанными
сторонами единого процесса причинения, а сам процесс причинения оказывается
процессом перехода причины в следствие.
В итоге получается, что субстанция не нуждается в своем существовании в причине,
лежащей вне ее, ибо несет эту причину в себе, будучи одновременно и причиной, и
своим собственным следствием. Спиноза не оспаривает того, что Бог является
Демиургом и, следовательно, причиной природы. Но, породив природу, Бог перешел
в природу как в свое следствие. Поэтому вы можете называть Бога природой или
природу Богом – говорить вы будете об одном и том же, ибо это суть две ипостаси
одной и той же реальности, единственной и самодостаточной. Спиноза, таким
образом, отрицает персонифицированного Бога иудейской (и христианской) религии, за что и был отлучен от синагоги. Из
сказанного должно быть ясно, в какую лужу сел доктор богословия, беря в
союзники Спинозу. Боюсь, что воспроизведенная здесь логика нуждается в дополнительных пояснениях.
Поэтому я проиллюстрирую ее на элементарном примере. Итак, есть зерно и есть
выросшее из этого зерна растение. Зерно выступает здесь причиной, растение –
следствием. Что же происходит в процессе причинения? Зерно начало прорастать,
т.е. причинять. Результатом этого процесса причинения является следование. Причинение и следование
оказываются двумя сторонами единого процесса. Нет причинения вне
следования и нет следования вне причинения.
Процесс закончился. Что мы получили в итоге? Зерна нет, оно перешло в
растение, т.е. причина перешла в свое следствие. Однако возвратимся к Спинозе. Решил ли он
стоявшую перед ним задачу? Нет, не
решил. Спиноза устранил дуализм материи и духа, природы и Бога, показал
самодостаточность, самодетерменированность субстанции. Но вопрос о ее сущности
(материальной или идеальной) так и
остался открытым. Вот почему,
рисуя философскую картину мира, мы вынуждены по-прежнему класть в ее основание a priori взятый (т.е. не выводимый из
опыта) принцип либо материалистического, либо идеалистического монизма. Существует ли какой-то иной путь? Да, такой
путь существует. И это путь религиозной
веры. Что такое религиозная вера? Это отнюдь не та, основанная на доверии вера,
с которой мы имеем дело в повседневной нашей житейской практике. Вера в «честное
купеческое слово» - не та вера, которой
одержим религиозный человек. Религиозная вера – чувство мистическое. Это
непосредственное усмотрение Истины внутренним, «духовным оком» верующего
человека. В какой-то мере (но только в
какой-то) ее можно было бы уподобить интуиции, сущностным признаком которой
является тоже непереводимость на язык дискурсивного мышления. И вот эту
религиозную веру доктор богословия ничтоже сумняшеся отождествляет с бытийным,
основанным на авторитете, доверии.
Возражая А.Рубинову, заметившему, что учебный процесс нельзя строить на вере,
А.Кураев пишет: «Что ж, тут уместно посоветовать академику самому провести
инвентаризацию собственного сознания. В его собственном научном багаже каково
соотношение тех тезисов, которые он сам доказал и проверил, и тех, которые он
принял на веру? Он сам присутствовал при всех экспериментах, результаты которых
он учитывает в своей работе и в своей картине мира? Он сам проверял все ниточки
доказательств? Ну признайтесь, академик, Вы сами повторяли опыт Галилея с
бросанием ядер с Пизанской башни? А опыт Майкельсона-Морли?.. Так что вопрос не
в вере, а в культуре веры». Нет, почтеннейший доктор богословия, вопрос не в
культуре веры. Вопрос в том, о какой вере речь идет. Нельзя, фиксируя
чисто внешнее сходство, не видеть принципиального, качественного различия между
религиозной верой и той верой, которую А.Кураев предлагает А.Рубинову проверить
на себе. Вы повторяли сами опыт Майкельсона-Морли? – торжествующе вопрошает
А.Кураев, будучи уверен, что сразил А.Рубинова наповал. На самом же деле сам
вопрошающий в очередной раз плюхнулся в
миргородскую лужу, с таким лиризмом воспетую некогда Гоголем. Да, А.Рубинов, скорее всего, не воспроизводил
опыт Майкельсона-Морли. Все дело, однако, в том, что при желании или при необходимости он всегда может его повторить. А
вот воспроизвести акт творения мира Божьим словом не сможет даже доктор
богословия. Так что есть все-таки принципиальное различие между верой физика А.Рубинова и верой богослова
А.Кураева. Впрочем, прав ли я? Ведь, если верить А.Кураеву, «любая серьезная
религия настаивает на том, чтобы проповедуемый ею Бог перестал быть предметом
веры, а стал бы реальностью, данной нам в ощущениях». А раз так, то, видимо, нельзя терять надежды, что и акт Божеского
творения мира когда-то станет для нас «реальностью, данной в ощущениях». Правда, с точки зрения христианского вероучения утверждение
А.Кураева ересь. Но, видимо, А.Кураев не числит христианство среди «серьезных
религий». Самое поразительное то, что сам А.Кураев говорит об «ином опыте»,
доступном мистику. Но что это за «иной
опыт»? Если следовать законам логики, то этот иной, мистический, опыт есть
противоположность чувственному опыту. Невольно напрашивается вопрос: да связывает
ли уважаемый доктор богословия какое-то содержание с теми понятиями, которыми
оперирует, вкладывает ли какой-то реальный смысл в слова, которые употребляет
или витийствует по той органической потребности, по которой роза благоухает и
соловей поет? Сравнивая мозг человека с компьютером,
А.Рубинов пишет: «Как только компьютер выключили, вся его интеллектуальная
деятельность исчезла. Точно также и мозг». Комментируя, А.Кураев говорит:
«Признаюсь, я тоже люблю уподоблять мозг компьютеру. Но у меня из этого
уподобления вывод следует совсем даже противоположный: если перегорел
компьютер, из этого не следует, что исчез я, его хозяин. Просто я стал
недоступен для интернет-общения». Увы, в этом пункте я вынужден самым
решительным образом возражать и
А.Рубинову, и А.Кураеву. С моей
точки зрения, уподобление мозга человека компьютеру не только ошибочно
теоретически, но и глубоко порочно в практическом отношении. Здесь не место
вступать в научную и богословско-догматическую дискуссию. Ограничусь
констатацией. С догматически-богословской точки зрения это уподобление лишает
человека важнейшего его «признака» - дарованной Богом свободы и, как следствие,
девальвирует понятие человеческой греховности. С научной точки зрения оно
стирает качественную грань между человеком и машиной,между двумя совершенно разными процессами – информативным
и познавательным. Ни на какую «интеллектуальную деятельность», о которой пишет
А.Рубинов, компьютер не способен. Уровень его работы – уровень чисто
информационных процессов. Интеллектуальная же деятельность – это деятельность,
связанная с превращением сигналов-кодов в сигналы-образы, т.е. процесс
декодирования информации в психическую форму, чего никакой компьютер делать не
в состоянии. Именно поэтому отец кибернетики
Виннер и назвал эти технические устройства «гениальными идиотами». Каким
образом осуществляется процесс психического
декодирования – вопрос на сегодняшний день остается открытым. Приведу мнение на
сей счет крупнейшего специалиста в
области физиологии высшей нервной деятельности и психолога И.М.Сеченова. Вот что он пишет: «Мы не знаем
даже, что делается в нерве, чувствующем или движущем, когда он приходит в
возбужденное состояние. Тем больше нельзя иметь понятия о сущности более
высоких психических актов» (Сеченов И.М. Избр. филос. и психол. произв. М.,
1947, с. 175). А.Кураеву не следовало бы судить о философии вообще и философии
материализма в частности по работам В.И.Ленина, который столько же смыслил в
философии, сколько ван покорнейший слуга смыслит хиромантии и любовной магии.
Философской величиной его сделали такие же, как и он, любомудры. Но, повторяю, меня в данном сл.учае
интересует не теоретическая сторона вопроса, а практическое ее приложение, т.е.
те практические следствия, которые
вытекают из отождествления человеческого мозга с компьютером. А.Рубинов твердо стоит на том, что учебный
процесс нельзя строить на вере, что к любой истине обучаемый должен приходить
процессом собственной мысли. Я готов аплодировать академику А.Рубинову. Готов
превратить аплодисменты в овацию, приняв во внимание, что академик А.Рубинов
является одновременно и первым заместителем главы Администрации Президента
РБ. Но я требую последовательности: разве метод тестирования, тупо внедряемый в
учебный процесс нашими министерскими компрачикосами от образования не зиждется
(сознательно или бессознательно – не суть важно) на том убеждении, что
человеческая голова – это компьютер, а процесс обучения есть процесс
фарширования этого компьютера информацией, подобно тому, как фаршируют кашей
рождественского гуся. А проверка знаний - процесс извлечения этой информации,
осуществляемый бюрократической конторой, пышно нареченной Институтом проверки
качества знаний? Пользуясь случаем,
хотел бы обратиться напрямую к Президенту: Богом молю, Александр Григорьевич,
остановите этот губительный для нации и страны процесс разрушения системы
образования. Прислушайтесь к старику, к человеку, прошагавшему всю
педагогическую лестницу – от учителя начальных классов до профессора высшей
школы. Со всей ответственностью ученого и педагога, человека и гражданина
предупреждаю: если американо-канадская система образования, по-обезьяньи
скопированная Министерством образования, будет легализована, мы в итоге будем
иметь не белорусскую нацию, а популяцию дегенератов. Кто ответственность нести
будет? Не перед будущем – не будет этого будущего. Перед прошлым, перед историей, перед
поколениями усопших предков, оставившими нам в наследство народ, который мы
превращаем сегодня в стадо. Я просил бы
также проверить, не участвовали ли в разработке внедряемой модели образования
зарубежные «благотворительные фонды» путем предоставления грантов. Если да, то
кто эти гранты осваивал? В том числе и
из числа работников Министерства образования. Думаю, что это внесло бы
дополнительную ясность в вопрос о том, почему чиновники министерства с таким
нахрапом навязывают свою модель, не считаясь ни с протестами родителей, ни
с профессиональным мнением
педагогической общественности? Почему в
худших традициях недавнего прошлого организуются всякого рода псевдоконференции
и псевтосовещания, дабы придать
респектабельность проводимым реформам? Почему от этого поистине
судьбоносного для страны и нации дела отстранены те, кто непосредственно
осуществляет процесс образования – вузовские кафедры, которые превратили в
безгласных исполнителей чиновничьего произвола. Я не разделяю целого ряда положений, содержащихся в статье
А.Рубинова. Но я не вижу решительно никаких оснований к тому, чтобы пускаться
по этому поводу в пляску Святого Витта, как это
случилось с некоторыми людьми, причастными к церкви. Статья-то была
опубликована в порядке обсуждения, о чем «Советская Белоруссия» и предупредила, призвав читателей высказаться
по существу поднятых в ней проблем. Об этом сказал и Президент. Ну а то, что в
статье содержатся и критические замечания в адрес церкви, то неужели состояние
дел здесь столь благостно, что остается только умиляться? Разве это не факт,
что в том ренессансе, который переживает ныне Православие, много формального,
показушного, а зачастую и такого, что просто несовместимо с христианским
вероучением? Не хотелось бы говорить об
этом, но один пример приведу. В «Могилевских епархиальных ведомостях» (2007, №
1) читаю: «Не решен вопрос о том, чтобы религиозная деятельность не
приравнивалась к коммерческой деятельности, т.е. к реализации товаров, работ и
услуг. По-прежнему остается проблемой незаконное использование церковной
символики и наименований, а также реализация церковных предметов коммерческими
организациями без церковного благословения». Во
всем этом необходимо разобраться, ибо правда перемешана здесь с изрядной долей
лукавства. Религиозная деятельность не
есть коммерческая деятельность. Воистину так! Но кто приравнял церковную
символику к товарному знаку, претендуя тем самым на исключительное право
пользования этой символикой? Разве товарный знак атрибут не коммерческой
деятельности? Кто возвратил в Божий Храм торговцев, изгнанных оттуда Христом?
Какая в конце концов разница между
торговлей индульгенциями и торговлей церковными свечами? Разве не красуются в
Божьем Храме ценники на реализуемые предметы религиозного обихода? Да, в церквях всегда были и крестики, и свечи
и многое другое. Однако не было – ценников, установленной таксы. Верующий мог
взять свечу, положив полушку, а мог за ту же свечу положить 100 золотых царских
рублей. Ибо это была не плата за
свечу, а пожертвование Храму. И разве «церковное благословение» не
превращено некоторыми ретивыми чиновниками от церкви в выдачу лецензий, за
которые субъекты хозяйствования вынуждены давать чиновникам взятки.? С
той лишь разницей, что государственного чиновника можно привлечь к уголовной
ответственности, а церковного нельзя.
Говорят: церковь для своей деятельности нуждается в средствах.
Например, для строительства храмов.
Конечно. И верующие никогда своей Церкви средств не
жалели, всегда жертвовали по
возможности, а зачастую и сверх того.
Но прежде, чем возводить храмы на
земле, нужно возвести его в душах людей. В противном случае пуст будет такой
храм. Набей его хоть до отказа прихожанами. Ибо не будет в нем Духа Божьего, не будет Божьей Благодати. И потом: разве это
редкость, когда у Храма Божьего едва
выведен фундамент, зато рядом красуются
отстроенные хоромы будущего его настоятеля? Где посох – этот верный спутник
служителя Господа? Его нет, заменен мерседесом.. На мерседесах мнят въехать в Царствие Небесное? Не об этом ли коммерческом, меркантильном духе, поразившем церковь, неоднократно
говорил, обращаясь к священству и священноначалию. и Его Святейшество Алексий П? Ну а что доктор богословия профессор
А.Кураев? А наш доктор и профессор, по моему мнению, пребывает на раздорожье:
от философии ушел, а к богословию так и
не пришел. В народной традиции подобная ситуация выражается поговоркой: ни Богу
свечка, ни черту кочерга.
| |
| Категория: 2012 год | Добавил: 7777777s (02.12.2012) | |
| Просмотров: 754 |